В Таиланд мы прилетели в самом конце декабря, чтобы встретить Новый год не среди снега и мороза, а под жарким солнцем на берегу океанического залива. А вдруг и нас это приблизит хоть на самую малость к гармонии и спокойствию, которые ищет всякий из живущих.
И Таиланд сразу стал раскрываться перед нами, как утренний цветок лотоса, как плата за изнурительный перелет.
Голубые воды Сиамского залива. Королевства Сиам нет уже с тридцатых годов прошлого века, а залив так и остался Сиамским. Дело в том, что тайцев назвали сиамцами потомки кхмеров, ныне живущих на территории Камбоджи, что в переводе с кхмерского значит «светлокожие», потому как предки современных тайцев, прибывшие на эти неведомые им берега из Южного Китая в ХIII веке, обладали более светлой, чем у аборигенов, кожей.
Итак, сегодня это королевство по-прежнему, но только — Королевство Таиланд. И тайцы любят своего 87-летнего короля Раму IХ. А еще гордятся тем, что их жаркая земля — родина известных всему миру сиамских кошек. Еще в ХIX веке эти утонченные создания аккуратно ступали по краю королевского бассейна, держа хвосты вертикально, чтобы не уронить нанизанные на них кольца королевы, нежащейся в бирюзовой воде. И именно для того, чтобы не потерять эти самые драгоценные кольца, хвосты у сиамских кошек искривлены.
На улицах нынешнего Таиланда кошек почти нет. И полно странных бродячих собак с короткой шерстью, которые мирно дремлют в пыли под лопушащимися листьями банановых деревьев.
А на окраинах Паттайи в такой же пыли оставляют крестики своих следов голенастые тайские куры и петухи, которые на ночлег взлетают на высокие ветви цветущей мимозы, чтобы уже с полуночи оглашать окрестности сиплым петушиным криком. А кричат пестрые тайские петухи словно для того, чтобы не проспали рассвета многочисленные туристы со всего мира. Как же можно уехать из Таиланда и не увидеть удивительную реку Квай, густо заселенную потомками аборигенов лао, живущими прямо на воде, здесь же и торгующими всем, что может дать им река и окружающие джунгли.
Экзотики сколько угодно!
Как же можно быть в Таиланде и не увидеть знаменитое шоу змей, где крепкий маленький таец в красной бандане с шестью белыми звездочками (по количеству укусов, нанесенных ему ядовитыми гадами) отважно сражается сразу с четырьмя королевскими кобрами, а потом на глазах у трепещущих зрителей берет яд у одной из них.
А крокодилья ферма со знаменитым на весь мир шоу крокодилов, после которого вам обязательно предложат отведать свежего мяса этих рептилий, искусно приготовленного местными поварами-умельцами?
А шоу слонов, где эти невероятно смышленые гиганты просто потрясают своей мудростью и интеллектом? И если ваши дети так и не прокатятся потом на слоне, можно сказать, что жизнь ваша прошла впустую.
А морские фермы, где выращивают лучший в мире тайский жемчуг, который потом уже европейцы испортили своей шлифовкой? Здесь, на ферме, вам все объяснят и покажут тот настоящий, чуть шероховатый на ощупь, белый и бесценный черный жемчуг, рожденный в тайных недрах Сиамского залива.
А как же можно уехать из Таиланда, не увидев его двадцатимиллионной столицы — Бангкока с обзорной площадки самого высокого здания страны, взметнувшегося ввысь на 309 метров? Не увидеть Бангкока, зная, что за свое полное название он даже попал в Книгу рекордов Гиннесса. Бангкок — просторечная шутка, означающая в буквальном переводе «зеленая оливка» или «зеленая слива» (один из специфичных фруктов Таиланда). А полное название своей столицы тайцы выучивают в школе: Крунг Тхеп Маханакхон Амон Раттанакосин Махинтараюттхая Махадилок Пхоп Ноппарат Ратчатхани Буриром Удомратчанивет Махасатан Амон. И все это примерно значит: «Город ангелов, где рождается Бог и где вечно стоит дом короля, потому что ангелы его охраняют».
А как не отведать тайский дурьян — специфический фрукт, который из-за невероятного распространяемого им зловония даже запрещен к вывозу с территории страны?
А что если вы вдруг так и не побываете на островах в Сиамском заливе, где песок бел, как седая голова старца, а вода прозрачна, как воздух в горах? И здесь, прямо на берег, к вам вдруг выйдет целое стадо макак-крабоедов, которые станут клянчить у вас огурцы и помидоры, взбираться прямо на плечи и у вас на голове устраивать драки друг с другом из-за наиболее лакомых кусков.
А если вы не посетите храм Изумрудного Будды, то так и не узнаете, что в Таиланде только три времени года: холодно (это в январе, когда на улице +32), жарко (это уже в апреле, +40), дожди (это летом, когда дождь идет каждый день, но лишь по 10—20 минут, зато сплошной стеной и в одно и то же время). Не узнаете и того, что к каждому времени года Изумрудного Будду в специальные одеяния облачает сам принц (сан ныне здравствующего короля), и тогда храм на несколько дней закрывается для посетителей со всего света. Не узнаете всего этого и не увидите азиатского великолепия одной из священных ступ храма, украшенных черепитчатой мозаикой, созданной кропотливыми тайцами из обломков и черепков посуды, разбившейся вдребезги во время крушения китайского судна, затонувшего у берегов Древнего Сиама.
Бесспорно, без всего этого вы жили и раньше, проживете и в дальнейшем. Без ослепительно красивых, а часто и почти непристойных трансвестит-шоу тоже проживете. И если не попробуете ни с чем не сравнимый, какой-то давящий, тайский массаж, сеанс которого длится полтора-два часа, тоже не умрете.
Трансвестит-шоу
По-зимнему жарко в вечернем Паттайе. Скоро семь, а значит, начнется великолепное шоу трансвеститов в открытом театре. Зрителей уже много. В динамиках плещется музыка разогрева. Операторы пробуют струи фонтана: поигрывают с водой и светом.
Глаз от этого фонтана оторвать нельзя. Пожалуй, он — главное действующее лицо этого радужного шоу. Струи воды по всему периметру выстреливают голубыми пулями и точно по дуге падают на мраморное дно. А вода становится вдруг розовой и алой, потом зеленой и изумрудной. И из самых недр этого изумруда вырывается совершенно алмазная струя в бархатистую чернь таиландского неба, долетает почти до самой перевернутой луны.
Фанфары! И рев водяных струй, ставших вдруг кипящей белой пеной.
Прямо из пола сцены медленно поднимаются три круглых подиума-пьедестала, вознося над зрителями трех ослепительно красивых женщин. Та, что в центре, — белоснежная, мерцающая сценическими бриллиантами, две по краям — ослепительно алые. Они вздымают над головами красиво и царственно заломленные руки, и струи фонтана стихают, смиряются, стелются нежной водяной пленкой по мраморному дну.
На сцене бушует пожар белых и красных тканей и перьев, украшающих головы танцовщиков. Руки их, как причудливые птицы или бабочки, порхают над головами. Но на них можно не смотреть, все отражается на лице мальчишки-зрителя по-соседству: восторг пробуждения, начало сказки, гордость красивого человека.
А когда несколько обнаженных по пояс юношей выносят на сцену женщину-змею, блестящую чешуей, нижняя часть тела которой невероятно длинная, извивается у них над головами, — на лице ребенка неподдельный страх.
А она заламывает над головою руки в стенаниях-мольбах, направленных к Богу, и невероятно высоким голосом поет.
Мой сосед обнимает себя за плечи и, шевеля губами, поет вместе с ней. Я понимаю, что все это он видел уже много-много раз, но от этого эффект не становится слабее. Он улыбается и плачет одновременно и живет сейчас тем, о чем она поет.
А я продолжаю снимать маленького тайца, который откидывается на спинку своего стула и руками защищает глаза от этого черного света, лавиной бьющего со сцены.
И вдруг он случайно чуть поворачивает голову и видит, что я его снимаю. И мне становится стыдно от того, что я подглядывал за чужой жизнью в один из самых сокровенных ее моментов. Я стыдливо прячу камеру и отвожу от ребенка взгляд. Но боковым зрением чувствую, что он продолжает смотреть на меня в полном непонимании. И его непонимание мне не понятно. Смотрю на сцену. А там уже сменилась картина. Много-много людей движется вокруг фонтана, обвивает своими телами две белоснежные мраморные фигуры, сидящие в позе наивных египетских статуй по обе стороны от искрящихся струй. И все это движется в диком организованном хаосе.
Мальчик снова смотрит на сцену. Но уже не так внимательно. Изредка бросает на меня взгляд. Ничего не могу с собой поделать и снимаю то его, то действие, кипящее на сцене.
А там уже финал. Высокий танцовщик в ослепительно-белом костюме с гигантским воротником из таких же белых перьев обходит всю сцену, сопровождаемый своей пестрой свитой, и сладко поет на неведомом мне языке. Из текста я могу понять лишь одно слово: «Мимоса-мимоса-мимоса…».
И все! Бравурно поднятые к небу руки всей труппы — это невероятно мощный аккорд в финале.
…Мальчишка-таец подходит ко мне. Глаза его туманны от только что увиденного и пережитого. Он еще далеко. Смотрю я ему в глаза и вижу, как он возвращается с небес на землю. И вдруг он складывает ладони у себя на груди, смотрит на меня, кланяется и улыбается. И так хорошо улыбается, как могут улыбаться только дети, когда им еще не стыдно ни за что в прожитой жизни, когда люди вокруг для них все еще друзья, когда завтра обязательно наступит, потому что ведь… Ну не может оно не наступить!
И я ему улыбаюсь. Потому что не могу не улыбаться в ответ чужому счастью. И тоже по-тайски склоняюсь перед ним в поклоне…
Но знаете, что стало моим самым дорогим воспоминанием об этой, ни на одну другую в мире не похожей, стране?
Вечер. Уличный ресторанчик. Экзотическая еда. Между столиками идут совсем еще юная мама-тайка и ее крошечный четырехлетний малыш. Они торгуют цветами. Малюсенький кулачок мальчика зажимает две фиолетовые орхидеи, завернутые в целлофан. Он подбегает к нашему столику, тянет ко мне этот букет и говорит по-русски: «Сто бат!» Нет, не говорит, а почти кричит, отчаявшись продать сегодня хоть что-нибудь. Я отдаю ему требуемую купюру, а цветов не беру, отодвигая их от себя. Он растерян несколько мгновений. Потом бежит к матери со своею добычей. Они о чем-то коротко говорят. Потом он снова ко мне возвращается, кладет на стол цветы, по-тайски складывает лодочкой руки на груди и говорит снова по-русски: «Бери так… подарок».
Больше я его не увижу. Никогда. Всю оставшуюся жизнь.
